Несмолкаемая песня [Рассказы и повести] - Семён Шуртаков

«А ведь Зинка-то — совсем невеста! Вчера еще бегала голенастая девчонка с косицами, а теперь, гляди-ка, округлилась, подобралась, походка такая-этакая откуда-то появилась. Вот так еще раз оглянешься, и чего хорошего — замужем ее увидишь!»

За обедом Антонина Петровна как-то к слову сказала:

— Замечаешь, с Зинкой что в последнее время творится?

— Совсем заневестилась девка.

— Да я не про то. — Антонина Петровна сердито махнула рукой: вот, мол, заметил то, что всем давно известно. — Замечаешь ли ты, что девка в последние дни вроде бы как по струне ходит? Уж не серьезное ли что у них зачинается?

— У кого это у них? — Никифор Никанорович даже поперхнулся от неожиданности. — Что ты, мать, какими-то загадками все говоришь?

— Ну и увяз же ты, погляжу я, в своих председательских делах! — воскликнула Антонина Петровна и этак сокрушенно покачала головой. — За делами этими все кругом перестаешь замечать… У кого, у кого! У Зинки с агрономом.

— С каким еще агрономом? Что ты, мать, шутки, что ли, шутишь? — Никифор Никанорович в сердцах отодвинул тарелку и срочно полез за папиросой.

Нарочито ровно (значит, обиделась!) Антонина Петровна сказала:

— Агроном у нас в колхозе один.

И по этому ровному тону ошеломленный Никифор Никанорович окончательно понял, что никаких шуток никто шутить с ним и не собирался.

— С какой же стати? — сказал он первое попавшее. — Нет, нет, из этого ничего у них не выйдет. — И повторил, хоть и понимал, что это глупо: — С какой стати?

Антонина Петровна опять печально покачала головой, вздохнула:

— Эх, отец, отец! Навык на собраниях да заседаниях: это выйдет, а это не выйдет… А не подумал, что они нас с тобой и спрашиваться-то не станут… Ну, меня небось уж заждались на току. Пойду.

Хлопнула избяная дверь, за ней сенная, и в доме стало оглушительно тихо. У Никифора Никаноровича даже в ушах зазвенело от этой густой тишины.

А что, если и в самом деле Зинка даже и не спросит их с матерью?! Да нет, не может быть. Ну ладно, а спросит — тогда как? Сказал, чтобы не гуляла с агрономом? Смешно!

Вот уже который час мысли Никифора Никаноровича шли словно бы по замкнутому кругу.

Ну разве он маленький и не понимал, что рано или поздно дочь повзрослеет, станет гулять с парнями и за одного из этих парней — хочешь не хочешь — ее придется отдавать? Дочь в семье — отрезанный ломоть. Но уж очень скоро, очень рано наступило это время! Главное же — вместо какого-то отвлеченного парня, к которому в мыслях Никифор Никанорович уже как-то привык, вдруг появился агроном. Так и хочется еще раз сказать: с какой стати? Пусть бы кто угодно, только не он. Не такой, совсем не такой парень нужен Зинке!

Да и как тогда работать будешь: похвалил — председатель своего будущего зятька по головке гладит, поругал — что-то Никанорыч на агронома напущается, не иначе с Зинкой у них нелады. Вот и будут судачить. Чепуха, конечно, но ведь на каждый роток не накинешь платок, каждому дураку не наобъясняешься…

Где-то за сельской околицей тяжело, глухо ударил гром.

Уж не дождик ли собирается, легкий на помине?!

Резко отодвинув стол, Никифор Никанорович встал, быстро вышел на крыльцо.

Вся восточная половина неба подернулась темной свинцовой синевой, и чем ближе к горизонту, тем синева эта была гуще, беспросветней.

Опять ухнуло, но далеко, за лесом.

Похоже, к вечеру соберется дождь.

Никифор Никанорович заспешил на ток, к зерновым складам, и мысли его сейчас были только о том, как бы успеть закрыть до дождя зерно, откуда и куда перекинуть машины, как лучше расставить людей. Все, о чем он думал перед этим, ударом грома было отброшено в сторону. Весь остальной мир заслонила собой свинцовая наволочь.

Ужинали молча. Так было иногда: летний день долгий, все устанут, не до разговоров. Но нынче в тишине за столом чувствовалось что-то тревожное, что-то такое, от чего Зину временами охватывало непонятное смятение. Уж не догадываются ли о чем отец с матерью? Что, если они вот сейчас возьмут да и спросят: а с кем это ты, дочка, до зари пропадаешь? Что она им ответит? Врать она не умеет, правду сказать язык не повернется, стыдно.

Но Зину никто ни о чем не спросил. Отец запил ужин молоком и ушел в правление, мать начала убирать со стола.

В клуб они с Фросей пришли пораньше: скамеек для всех не хватало, и надо было занять места. Сели около двери.

— Здесь повольготней, — сказала Зина, — а то опять небось как в бане будет.

Фрося чуть заметно ухмыльнулась: мол, все понятно, можешь не объяснять. И как бы в доказательство того, что она правильно поняла подругу, деловито предложила:

— Не жмись; садись пошире, а то вдруг еще кому опоздавшему у дверей сесть захочется…

Зина почувствовала, что краснеет, и, низко наклонив голову, стала срочно перевязывать косынку.

Клуб быстро заполнялся. Перед самым началом пришел агроном. Расчет Зины оказался точным: Юрий заметил их с Фросей сразу же, как только переступил порог. Для порядка он огляделся по сторонам, а потом подошел к их скамейке.

— Свободного местечка не найдется?

— Проходите, потеснимся, — приветливо откликнулась Фрося и, освобождая место, отодвинулась от Зины.

Юрий втиснулся между ними. Потух свет, и кино началось.

Картина была из колхозной жизни. Приехавший в колхоз молодой зоотехник с первых же шагов вступал в резкий конфликт с неучем-председателем. Зоотехник был напорист, смел и решителен, сермяга-председатель — наоборот, слишком осторожен и подозрителен ко всяким новшествам. Он долго упирался, ставил палки в колеса своему противнику, но в конце концов с помощью парторга перевоспитывался и в последних кадрах со словами «дай я тебя поцелую, сынок» широким театральным жестом обнимал зоотехника.

Попутно с этим кипели любовные страсти. Зоотехник приглянулся одной девушке, но поначалу, увлеченный борьбой с председателем-консерватором, не замечает этого. Девушка мучается. Однако кончается и здесь все благополучно — жарким многословным объяснением и долгим поцелуем.

Кажется, Зина однажды уже видела эту картину. Только тогда она, помнится, ей не понравилась, а нынче показалась вроде бы и не такой уж плохой. Потому ли это так вышло, что герой картины чем-то похож был на Юрия, или потому, что Юрий сидел совсем рядом, локоть к локтю…

Зажегся свет, и в дверях сразу же образовалась пробка: всем хотелось поскорее выбраться на свежий воздух.

Догадливая Фрося отбилась от Зины с Юрием где-то на выходе, и они вдвоем пошли темной со света улицей. Вечер был свежий, прохладный и очень звездный.

— Прямо беда, до чего в этих кино все легко и просто получается, — видимо думая о чем-то своем, проговорил Юрий. — В жизни-то куда сложней.

— Да, в жизни, конечно, сложней, — тоже думая о своем, поддакнула Зина.

Она думала о девушке из кино. Та вот смогла показать свою гордость, выдержку и даже заставила мучиться человека, которого любила. Она, Зина, ничего этого сделать бы не смогла. Какая уж тут гордость, когда и без того боишься, как бы не порушилось вдруг, как бы нежданно-негаданно не кончилось твое счастье. И никогда она не заставит Юрия понапрасну мучиться. Зачем это? Пусть ему будет всегда хорошо.

Они свернули в узенький глухой проулок, прошли взад-вперед по нему, потом уселись у заросшего крапивой плетня на колоду. Здесь было тихо, безлюдно.

— И больше всего то обидно, что делаешь ты одно, а получается другое, — опять заговорил Юрий. — Даже и не получается, а просто… Ну, просто людям думается, кажется, что другое.

Теперь Зина поняла, о чем и о ком говорил Юрий. Об отце. И она впервые, может быть, подумала, каким сложным узлом все завязывалось. Тогда, на поле, она просто обиделась за Юрия. Сейчас она думала, что ведь не будет у них счастья, если отец не переменится к Юрию.

И в чем тут дело? Ну ладно бы — чего не бывает! — не ко двору пришелся парень. Так нет же! И бригадирам он многим по душе — Василий Михайлович горой за него, и с колхозниками вроде общий язык находит. А отец… Конечно, Юрий парень не робкий и за себя постоять может. Но что толку-то, если у них с отцом нелады пойдут? Прав или не прав отец, но ей, Зине-то, он — отец, она его тоже любит.

Затихло, замолкли песни на улицах, а Зина с Юрием все еще сидели, время от времени обмениваясь какими-то малозначащими словами и думая каждый о своем.

В конечном счете думали они об одном и том же.

Потемнел, а потом медленно начал высветляться восточный край неба. Загорланили предрассветные петухи.

Что-то им несет новый день?

После недавних дождей день выдался солнечный, веселый.

Зина с Фросей работали на току, насыпали в мешки хлеб из ворохов. Работа не такая уж легкая, а шла весело, за шутками да за смехом и устали совсем не чувствовалось.